Photography Johan Persson
Бас-баритон Гидон Сакс исполняет роль Джона Клэггарта в опере Бенджамина Бриттена «Билли Бадд», премьера которой состоялась в Большом театре в ноябре 2016 года. Клэггарт – начальник полиции на военном корабле «Неустрашимый». Его цели саморазрушительны, а средства нещепетильны; он гибнет из-за собственных интриг, но губит и Билли. На сцене Сакс завораживает неспешной пластикой сытой змеи и стремительными бросками змеи голодной – рисунок роли полностью соответствует музыке партии, в которой мрачная тягучесть взрывается вихрями беспросветного отчаяния под утробный гул контрафагота.
За 35 лет карьеры Гидон Сакс попробовал себя в репертуаре от Гилберта и Салливана до Бартока, Корнгольда и мировых премьер новых опер. Записывал оратории Генделя с Марком Минковским и Рене Якобсом, «Билли Бадда» с Кентом Нагано и Дэниэлом Хардингом, Тринадцатую симфонию Шостаковича с Джерардом Шварцем. Попал в большое кино – в фильме о Джеймсе Бонде «Квант милосердия» есть фрагмент «Тоски» с его участием (фестиваль в Брегенце, 2007).
Сакс – не только певец, но и режиссер, сценограф и педагог. Он руководит Берлинской оперной академией, в которой начинающие певцы получают опыт работы в оперных постановках, совмещенный с прослушиваниями.
Ближайшие показы оперы «Билли Бадд» с участием Сакса состоятся в Большом театре в феврале 2018 года.
ЕБ: «Билли Бадд» – ваш первый ангажемент в нашей стране?
«Замок герцога Синяя Борода». Гидон Сакс — герцог Синяя Борода, Аушрине Стундите — Юдит. Берлин, 2015. (с) dpa
ГС: Да, и я очень боялся ехать, поскольку в детстве наслушался страшилок о России и русских. Во мне есть русская кровь, но в семье это никогда не обсуждалось, так что про своих русских предков я ничего не знаю, только про литовских и украинских.
Словом, я получил поразительный опыт. Но хотелось бы иметь возможность взаимодействовать с публикой. Во многих театрах после представлений бывают встречи с артистами, где зрители могут задавать вопросы. Благодаря этому публика чувствует себя причастной к спектаклю. Я пел в очень неоднозначной постановке «Замка герцога Синяя борода» в берлинской Комише Опер, и после каждого второго представления мы общались с публикой. Было много споров, порой и криков, пару раз даже слезы. И мы чувствовали, что наш выход на сцену – это только начало, а вовлеченность создают эти диалоги.
В «Билли Бадде» Большого подобрался замечательный состав. Мы очень сплочены, и это заслуга нашего главного героя Юрия Самойлова и нашего капитана Джона Дашака. Когда поешь важную роль, то отвечаешь за остальных, объединяешь их. Юрий и Джон берут на себя эту ответственность, хотя я и не думаю, что сознательно. От них обоих получаешь ощущение защиты, и с ними легко иметь дело и в театре, и вне его. Это счастье.
ЕБ: Вы бы хотели сами поставить «Билли Бадда» на сцене?
ГС: Да. Когда я смотрю на то, что происходит на сцене, мне порой хочется, чтобы персонажи больше реагировали друг на друга, больше отзывались на слова других. Может быть даже подчеркнутым отсутствием реакции: спасибо, вас понял, разрешите выполнять. Но главное, почему я хочу поставить «Билли Бадда», – это сцена Датчанина и Билли после монолога Клэггарта в конце первого акта. Я очень хочу, чтобы они в ней слушали друг друга. Хочу, чтобы там был настоящий разговор, и потом он перетек бы в изумительную музыку финала, когда Билли уверен в своей неуязвимости, а Датчанин возражает: нет, пойми, все не так.
Мне всего однажды довелось работать с большим хором, и это было здорово. Но работать с большим хором, состоящим только из мужчин, будет непростой задачей: дисциплина в такой ситуации – проблема.
ЕБ: Это все равно что командовать «Неустрашимым».
ГС: Именно.
Как режиссер я больше всего бывал доволен, имея дело с небольшими составами. Я очень люблю работать с профессиональными певцами, но и со студентами обожаю. Меня воспитывали с пиететом перед сценическим движением: с какой ноги шагать и тому подобное. Сегодня это воспринимается как нечто устаревшее, но я до сих пор рьяный адепт этой системы. Со временем она становится естественной частью твоего поведения на сцене и просто позволяет тебе играть на более высоком уровне. Но профессиональные певцы часто не желают о ней слышать. Студенты порой тоже – но студенты обычно любознательнее. Так что я не стремлюсь поставить «Аиду» в Метрополитен-опере, но поставить «Билли Бадда» в какой-нибудь хорошей консерватории мне бы хотелось. В Большом театре столько отличных молодых певцов. Я бы с удовольствием поставил с ними мини-«Билли», может быть даже без хора, просто последовательность сцен, которые передают сюжет. Я люблю работать с пустой сценой (но свет должен быть первоклассным), потому что я убежден: хороший певец в декорациях не нуждается. Мне часто кажется, что декорации – это слишком поверхностно. Но для пустой сцены нужны сильные артисты, которые глубоко чувствуют сюжет и персонажей.
Этим летом я режиссирую две постановки: «Волшебную флейту» и «Ариадну на Наксосе» в Берлинской оперной академии. В прошлом году, когда она открылась, я ставил там «Кармен» – в стиле бродвейского мюзикла, с большим количеством танцев. Певцам было очень трудно петь и танцевать одновременно, но результат, по-моему, оказался блестящим. И все же я пытаюсь сделать студенческий театр максимально простым. Я вдохновляюсь фильмами и историческими стилями, так что «Волшебную флейту» я вижу в 1960-х: «Лето любви», убийство Кеннеди… А «Ариадну» – в 1930-х: Берлин, кабаре, декаданс, взлет фашизма. Это все сейчас клише, но интересно поискать в них истину.
ЕБ: Вы поете русскоязычный репертуар. Никогда не пробовали учить русский?
Гидон Сакс — Клэггарт. Сцена из спектакля «Билли Бадд», Дамир Юсупов/Большой театр России, 2016-17
ГС: По-русски мне петь очень сложно. Я вырос в Израиле, мои родные языки – иврит и английский, а на русском я не слышал ни слова. Впервые я имел дело с русским, когда пел «Бориса Годунова». Коуч из Мариинского театра тогда сказала мне: «Не знаю, с кем вы работали раньше, но у вас совершенно украинский акцент». Не представляю, как это вышло – я же вообще не знаю, как звучит украинский!
Одно из самых дорогих мне произведений – Тринадцатая симфония Шостаковича «Бабий Яр». Из-за моего украинского происхождения и религиозной принадлежности учить ее было настоящим потрясением. У меня нет отношений с Богом, но есть отношения с верой; это скорее часть моей расовой идентификации. Если спросить, кем я себя считаю, я не задумываясь отвечу: евреем.
Я сперва выучил стихи Евтушенко и только потом стал собирать информацию о Бабьем Яре. Было стыдно, что я ничего не знал о его истории прежде, и в то же время мне повезло, что я познакомился с ней благодаря поразительной музыке Шостаковича. Но исполнять эту симфонию и не дать эмоциям взять над собой верх очень сложно. Нужно все время дистанцироваться, а возможно это не всегда. На одном из выступлений у меня то и дело начинали течь слезы.
В «Билли Бадде» со мной такое тоже иногда случается. Когда я ухожу за кулисы после сцены с Новичком, я ясно осознаю, что только что обрек себя уничтожить то, что мне всего дороже. Как можно отнестись к этому отстраненно? Поэтому мне и важно, чтобы зрители понимали, что Клэггарт любит другого человека. Что он вообще способен любить.
ЕБ: Как вы стали заниматься музыкой?
ГС: Я никогда не планировал связать с ней свою жизнь. В детстве я слушал пластинки чернокожих оперных и джазовых певцов. Мне всегда хотелось стать актером, а не певцом. Оперу я ценил, но не испытывал к ней особенной любви. Но когда в шестнадцать лет я попытался поступить в театральное училище, меня не смогли взять из-за возраста и предложили до восемнадцати поучиться пению или танцам. А придя на урок вокала, я обнаружил, что мой преподаватель – первый исполнитель роли Клэггарта, Фредерик Дальберг.
Музыка – важнейшая часть моей жизни. Я постоянно что-то слушаю: под музыку засыпаю, просыпаюсь, принимаю душ. Не могу без музыки. Перестал только включать ее в гримерной: не всем коллегам это приятно.
С одной стороны, музыка для меня – это наука, поскольку я преподаю и меня интересует механизм работы голоса. С другой – это неземное блаженство: сам факт того, что я могу петь, поразителен. Каждый раз, когда я выхожу на сцену и начинаю петь, я чувствую, что мне ниспослан дар. И благодаря пению я получаю признание, которого не всегда хватает мне как человеку.
ЕБ: Вы преподаете и в Москве. Вас пригласили к участникам Молодежной оперной программы Большого?
ГС: С ними я занимался в ноябре, когда была премьера «Билли Бадда». В этот раз ко мне подошли и попросили провести занятия в частном порядке. Я с радостью согласился – очень люблю преподавать. Не зря говорят: чем больше преподаешь, тем лучше поешь сам. Порой заниматься с учениками мне даже приятнее, чем петь самому. А приятнее всего режиссировать спектакли и создавать к ним сценографию. В этом больше творческой свободы, чем когда следуешь чужим указаниям.
ЕБ: Как вы стали сценографом?
ГС: Когда я слышу музыку, то всегда представляю себе картинку. Я визуал, и что бы я ни делал, в моей голове сразу возникает фильм: я вижу форму, цвет, смену кадров. Это чем-то похоже на измененное состояние сознания, которое другие достигают за счет алкоголя и наркотиков. И каждый раз, когда я слушаю музыку, я вижу что-то иначе. Сейчас я оформляю два спектакля, и их сценография все время меняется. Так интересно дать волю фантазии и смотреть, куда она заведет. Конечно, имеет значение, где я нахожусь географически: сейчас я в Москве, и на меня влияет то, что я здесь вижу. Я никогда не делаю фотографий, чтобы не ограничивать себя застывшей картинкой – все должно течь свободно, так же как когда учишь музыку.
Иногда возникает проблема, когда я берусь за новую роль. Хочу я того или нет, но на репетицию я прихожу с картинками в голове, и если режиссер придумал нечто кардинально иное… Тем интереснее, конечно, но порой требуется время, чтобы приспособиться.
Мне довелось участвовать в киносъемках, и мне очень понравилось: ты сразу видишь результат. Это же прекрасно – репетируешь фрагмент минуты на четыре или даже секунд на сорок и сразу же его снимаешь. Я бы хотел однажды снять фильм по «Билли Бадду».
ЕБ: По повести или по опере?
Гидон Сакс — Клэггарт. Сцена из спектакля «Билли Бадд» в постановке Франчески Замбелло, Парижская опера, 2010. © Opéra national de Paris/Ian Patrick
ГС: По опере. Знаю, что есть много записей спектаклей, но фильм – это все равно нечто особенное. На экране зритель смотрит певцу прямо в глаза и читает их выражение; в зале такой контакт теряется уже на расстоянии десяти метров. А я хочу, чтобы все зрители смогли его установить. Но нет, я не собираюсь делать весь фильм из одних крупных планов.
Я хочу показать, сколько в «Билли Бадде» одиноких людей. Рыжая Борода или Датчанин – представить больно, насколько они одиноки. А в каком отчаянии существует Крыс, в котором никто не пытается увидеть ничего сверх мерзкого подлого человечка.
Только одна постановка, в которой я участвовал, показывала многомерность всех персонажей – та, которую режиссировала Франческа Замбелло в 1994 году в Женеве. Там все действующие лица находились на сцене с начала до конца спектакля (хотя многие поют только в первом акте и после антракта уходят домой). Франческа Замбелло рассказывала историю каждого, показывала, вписываются они в этот замкнутый мирок или нет. Было поразительно все время видеть Новичка с Другом и Рыжую Бороду.
Я участвовал в самых первых показах этой постановки и в шести ее возобновлениях. Сперва исполнял в ней Рэтклиффа, потом Флинта, и затем трижды – Клэггарта. И это было сплошное удовольствие, поскольку я хорошо знал Франческу Замбелло и понимал, что ей было нужно и что она хотела передать.
ЕБ: А как вам работалось с Дэвидом Олденом?
ГС: Его постановка далась мне труднее. Все остальные «Билли Бадды», в которых я пел, ставились в исторических костюмах, и поддерживать историческую достоверность – дело захватывающее. Но это не первое мое сотрудничество с Дэвидом Олденом, я хорошо знаю, как он работает, и он дал мне полную свободу (внутри определенных рамок), что очень ценно. Правда, он хотел, чтобы я передвигался с заданной точностью и все делал по схеме. В начале это казалось чужеродным и запоминалось с трудом, но в итоге я сроднился с этим движением.
Если кто-то увидит в Клэггарте только злодея, значит, я плохо сделал свою работу. Я вижу в нем не злодея, а обычного человека, который совершает зло из-за боли, разочарования, а самое главное – из страха. Капитан Вир точно такой же: его жизнью управляет страх.
Если ударить человека по больному, следует ждать, что он будет обороняться, уничтожая всех и вся и в первую очередь уничтожая себя самого.
Я участвовал в пяти разных постановках «Билли Бадда», и в следующем сезоне в Праге буду петь еще в одной, так что я просто не могу не принимать во внимание все, что я узнаю об этом персонаже и все, что ощущаю благодаря ему. Я люблю играть мрачных, сложных, целеустремленных персонажей. Мне нужно понимать, кто они, и нужно их любить, иначе я не смогу воплотить их на сцене. Клэггарта сложно любить, но раз я должен быть им, то должен понимать его, симпатизировать ему, спорить с ним… Это как вести шизофреническую беседу с самим собой. Так что после каждого спектакля я чувствую, что теряю защитную броню. На следующий день она постепенно нарастает обратно, но все равно я уязвим.
ЕБ: Вы поете Монтеверди и Вагнера, Верди и современные оперы. Как вы ухитряетесь работать в таком разнообразном репертуаре?
ГС: Я уже немолод, со временем мой репертуар сократится до четырех-пяти ролей, и это не страшно. Однако мне не нравится положение, которое сложилось во второй половине XX века и сохраняется до сих пор: специализация певцов, при которой если ты поешь Вагнера, то Моцарта уже не поешь. В 50-х–60-х годах певцы пели то и другое, а мы почему так не можем? Сейчас, если мой агент заикнется о Моцарте, все решат, что она шутит, ведь я пою Вагнера, Бриттена и Бартока. Так что мне, видимо, тут переворота не совершить.
Я надеюсь, что буду петь до самой смерти, даже если мне останутся только маленькие партии. Мне хочется посмотреть, какой эффект на мое эго окажет процесс старения. Лет через десять, я знаю, я перейду на роль Датчанина. Это естественный ход вещей. Каждый раз, как я вижу Роберта Ллойда на сцене, я пытаюсь учить его партию. Моя трактовка будет очень прямолинейной, поскольку я слышал множество других исполнителей этой партии. В берлинской версии нашей постановки задействован Ленус Карлсон, который тридцать лет назад пел Билли. Боже, его Датчанин – одна из лучших работ, которые я когда-либо видел! Не могу дождаться майских показов «Билли Бадда» в Берлине, чтобы снова выйти с ним на одну сцену.
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев